дивана на пол. Соседи пытались ее отвлечь, накормить, но она только качала головой, не сводя глаз с лица отца. Утром соседи зашли ее проведать и увидели, что она мертва. Врач сказал, что она умерла от горя, точнее, от разрыва сердца. Похоронили их без меня — я опоздал на три дня.

— Мы не знали, дошло ли до тебя наше письмо, мы не были уверены в адресе, да и во время войны не каждому дают отпуск, — говорила мне соседка — невысокая женщина с седоватыми, зачесанными назад волосами, в теплой серой кофте и длинной синей юбке.

— Могилы на маленьком кладбище возле церкви, — продолжала она. — Ленора может проводить тебя.

Ленора сидела с нами за столом и во время всего разговора молча смотрела на меня. Она и вправду была красива. Загорелое лицо, небольшой тонкий нос, огромные серые глаза, пухлые губы и волевой подбородок. Одета в черное платье с белыми кружевами на воротнике, что очень шло к ее светлым волосам. Ленора иногда улыбалась, когда перехватывала мой взгляд, но ее улыбка была грустна, как и полагалось в такую минуту.

Я тогда еще не сознавал свою потерю. На фронте я видел смерть каждый день и даже успел смириться с мыслью, что меня могут убить и я никогда не вернусь к родителям. Но вот такой вариант, когда я вернулся, а родителей нет — этого я не мог даже предположить.

Отец Леноры оседлал двух лошадей, и мы отравились с ней на холм, где стояла крошечная церковь, обитая белыми досками.

— Странное у тебя имя, — сказал я, чтобы нарушить молчание.

— Это означает дочь льва, — ответила Ленора и посмотрела на меня долгим изучающим взглядом. — Я привыкла, мне нравится.

Лошади были очень спокойные, мы не стали их подгонять и ехали рядом, слегка покачиваясь в седлах.

— Я часто заезжала к твоим родителям, — сказала Ленора. — Твоя мать делала чудесный сидр из яблок и всегда меня угощала. Я с ними чувствовала себя как с родными.

Я промолчал. Ленора ехала в женском седле, свесив ноги на мою сторону, и я иногда касался ее коленей. При каждом прикосновении мое сердце начинало усиленно биться, и я вспоминал письма матери о нашем будущем венчании с Ленорой в церкви, куда мы направлялись.

Я вернулся в эти края через год, в жарком июне, когда был подписан акт капитуляции южан. Во время всего пути в поезде, ко мне подходили незнакомые люди, жали руку и поздравляли с победой. Я вяло улыбался и не знал, что отвечать. Я ненавидел эту войну и решил написать книгу обо всем, что видел. Всю правду. Но какую правду мог знать солдат? Только очень маленькую! Главных механизмов, которые посылали нас на убой, мы не знали. На нашу долю оставались только слухи. Я смотрел в окно поезда и думал о том, где могу узнать всю правду — правду больших денег и грязной политики.

Сошел на небольшой станции, откуда до моего дома было около пяти миль. Я не стал искать лошадь и отправился пешком. Дорога сначала шла вверх, потом резко поворачивала и спускалась к мосту, где, по рассказам родителей, погиб бывший владелец дома. Теперь уже моего дома. Остановившись на вершине холма, оглядел долину. Дом, совсем маленький с такого расстояния, был едва заметен на фоне старых дубов. Перед крыльцом росли две старые акации, под ними находились штабеля серых досок, приготовленных для теплиц, за домом стоял сарай с распахнутыми дверями и еще какие-то небольшие постройки непонятного предназначения.

Дом родителей Леноры находился прямо под холмом, с которого я рассматривал долину. Я видел потемневшую черепицу крыши, конюшню, огромный амбар с сеном, загон для овец, которые разбрелись по склону холма. Возле дома я заметил женскую фигурку с лейкой в руках. Это была Ленора. Сердце мое забилось, я почти бегом спустился с холма и подошел к ней.

— Я так и знала, что сегодня тебя увижу, — сказала Ленора, склонив голову мне на грудь. — После твоего отъезда я стала интересоваться новостями на фронте и каждый день молилась, чтобы ты приехал живой и здоровый.

Я обнял ее за плечи, вдыхал запах ее волос и молчал, не зная, что сказать. Она подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.

— Я тебе соберу немного еды. Подожди меня, я возьму корзинку и провожу тебя.

В тот вечер мы долго сидели с ней на веранде, пили красное вино, ели яблочный пирог, свежий сыр и смотрели, как в долину спускается вечерняя темнота, розовеют облака, появляются первые звезды.

— Я останусь у тебя, — вдруг сказала Ленора. — Я так долго ждала тебя и это заслужила.

Мы лежали на кровати, которую родители приготовили для моего возвращения. В приоткрытое окно светил молодой месяц, ветер колыхал занавески, я слышал, что где-то в углу попискивает мышь. Ленора лежала рядом, уткнувшись носом в мое плечо. Я лежал и не верил, что человек может быть так счастлив, как был счастлив я в тот момент. Не было войны, не было страха перед завтрашним днем, было только ощущение, что впереди бесконечная череда счастливых мгновений, когда никуда не надо спешить, ни за что не надо отвечать, а можно вот так лежать с любимой, смотреть в окно и думать о счастье.

Утром мы отправились к ее родителям, и я попросил руки Леноры. Ее мать заплакала, а отец обнял меня и сказал, что лучшей пары для дочери он не видит. Мы сели завтракать. Нам положили на тарелки блины с кленовым сиропом и налили по большой кружке крепкого кофе с молоком. Мы свертывали блины в трубочку, макали их в сироп и отправляли в рот. Это был самый вкусный завтрак в моей жизни. Ленора непрерывно улыбалась, периодически вставала, чтобы поцеловать родителей и погладить их по плечам.

Свадьбу мы решили сыграть осенью, когда освободятся от работы в поле ее родственники из Вирджинии. До этого времени мы хотели привести в порядок мой дом и начать постройку теплиц, чтобы уже этой зимой начать торговлю свежей клубникой и помидорами. Мне определили небольшую военную пенсию, которой хватало на покупку вина и всяких мелочей в лавках возле железнодорожной станции. Родители Леноры продавали сыр и овечью шерсть. Жили они скромно, но особо ни в чем не нуждались. Потребности у них были небольшие, к богатству они не стремились. По вечерам мы часто ужинали вместе, я рассказывал про войну, все внимательно слушали и говорили, что, слава Богу, все это закончилось. На войне погибли сотни тысяч человек, из-за нее убили президента, и все это ради нескольких новых законов, которые вполне можно было принять без таких жертв.

Постройка теплицы продвигалась, но не так быстро. Я оказался никудышным строителем и часто давал глупые указания бригаде плотников и механиков, которые работали у нас все лето. Горячая вода никак не хотела циркулировать по трубам. Она закипала в котле, который нагревался печкой, а трубы были холодные. Мне пришлось оплатить работу инженера, который нашел огромное количество ошибок. Чтобы все это исправить, нам пришлось сломать половину того, что было сделано. Ленора, как могла, помогала, подбадривала меня и кормила мою бригаду. По вечерам мы с ней гуляли по долине, бродили по дорожкам в дубовых лесах, ели дикую малину и, как безумные, целовались каждые пять минут.

Жить она переехала ко мне. Ее родители сначала ворчали, а потом махнули на нас рукой и помогли перевезти ко мне ее сундук с одеждой и еще подарили набор красивой посуды, которую хранили специально к ее замужеству. Мы привели в порядок дом, я заказал красивые рамки для портретов моих родителей, которые написал какой-то местный художник вскоре после их свадьбы. Эти портреты я повесил в их спальне, решив заходить туда только в день их смерти. Ленора с пониманием отнеслась к моему чудачеству,